Неточные совпадения
Выходя от Алексея Александровича, доктор столкнулся на крыльце с хорошо знакомым ему Слюдиным, правителем дел Алексея Александровича. Они были товарищами по
университету и, хотя редко встречались, уважали друг друга и были
хорошие приятели, и оттого никому, как Слюдину, доктор не высказал бы своего откровенного мнения о больном.
— Как не готовили? Учили верхом ездить для военной службы, дали
хороший почерк для гражданской. А в
университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные науки, чего не было? А все прахом пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
— Вместо того чтоб губить людей, вы бы
лучше сделали представление о закрытии всех школ и
университетов, это предупредит других несчастных, — а впрочем, вы можете делать что хотите, но делать без меня, нога моя не будет в комиссии.
— Un bon citoyen [
Хороший гражданин (фр.).] уважает законы страны, какие бы они ни были… [Впоследствии профессор Чичерин проповедовал что-то подобное в Московском
университете. (Прим. А. И. Герцена.)]
Поступив в
университете на естественный факультет, я
лучше других студентов ориентировался в естественных науках.
Блинов — профессор
университета, стяжал себе известное имя, яко политико-эконом и светлая финансовая голова, затем, как я уже сказал вам,
хороший человек во всех отношениях — и вдруг этот самый генерал Блинов, со всей своей ученостью, честностью и превосходительством, сидит под башмаком какого-то урода.
— Да, голова здоровая, — продолжал старик. — Хорошо нынче учат в
университетах: год от году
лучше.
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое и очень
хорошее белье, надел фрачную пару с высокоприличным при ней жилетом, то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя, без преувеличения, как бы обновленным человеком; самый опытный глаз, при этой наружности, не заметил бы в нем ничего провинциального: довольно уже редкие волосы, бледного цвета, с желтоватым отливом лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто с детских еще лет водили его в живописных кафтанчиках гулять по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в
университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в
хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в него было самой уж, видно, природой.
— И отмычек — именно так! прекрасно! даже в
университете с кафедры
лучше не сказать. Одно бы я прибавил:"Сии последние (то есть отмычки) затем преимущественно потребны, дабы злую и порочную волю в последних ее убежищах без труда обретать". Позволите?
Кто там что ни говори, а военное воспитание… нельзя не похвалить его; разумеется, не со всех сторон: с других сторон
университет, может быть,
лучше, но с другой стороны… всегда щеточка, гребенка, маленькое зеркальце в кармане, и я всегда этим отличался.
Разумеется, Кудрявцев и Грановский уж того… немножко для нашего времени не годятся… а все ж, если бы наш
университет еще того… немножко бы ему
хорошей чемерицы в нос, а студенты чтоб от профессоров не зависели, и
университет бы наш даже еще кое-куда годился… а то ни одного уже профессора
хорошего не стало.
У Лаптевых часто бывал Ярцев, Иван Гаврилыч. Это был здоровый, крепкий человек, черноволосый, с умным, приятным лицом; его считали красивым, но в последнее время он стал полнеть, и это портило его лицо и фигуру; портило его и то, что он стриг волосы низко, почти догола. В
университете когда-то, благодаря его
хорошему росту и силе, студенты называли его вышибалой.
— Я вам это скажу! — угрожающе, поднимая голос, крикнул Саша. — Я скоро издохну, мне некого бояться, я чужой человек для жизни, — я живу ненавистью к
хорошим людям, пред которыми вы, в мыслях ваших, на коленях стоите. Не стоите, нет? Врёте вы! Вы — раб, рабья душа, лакей, хотя и дворянин, а я мужик, прозревший мужик, я хоть и сидел в
университете, но — ничем не подкуплен…
К тому же я знал очень хорошо, что это высокомерие, с каким он отзывался о черном труде, имело в своем основании не столько соображения насчет святого огня, сколько тайный страх, что я поступлю в рабочие и заставлю говорить о себе весь город; главное же, все мои сверстники давно уже окончили в
университете и были на
хорошей дороге, и сын управляющего конторой Государственного банка был уже коллежским асессором, я же, единственный сын, был ничем!
Дмитриеву, которому было уже с лишком за двадцать лет, наскучило студентское ученье, правду сказать весьма неудовлетворительное; может быть, были и другие причины, — не знаю, только он решился вступить в военную службу; он внезапно оставил
университет и, как
хороший математик, определился в артиллерию.
Притом я был так занят собою, или,
лучше сказать, своим прошедшим, что не чувствовал и не показывал ни малейшего к ним расположения; я подружился с Княжевичами уже во время вторичного моего вступления в гимназию, особенно в
университете.
Панаев до того был удивлен, что ничего не мог произнести, кроме слов: «Ты Плавильщиков… ты
лучше Плавильщикова!» В тот же день Александр Панаев явился в
университет прежде меня и успел рассказать всем о новом своем открытии.
— Вы напрасно обратились ко мне, я не специалист по пернатым. Вам
лучше всего было бы обратиться к Емельяну Ивановичу Португалову, в I
Университете. Я лично знаю весьма мало…
— И
университет тоже. Что он вам? Все равно никакого толку. Читаете вы уже тридцать лет, а где ваши ученики? Много ли у вас знаменитых ученых? Сочтите-ка! А чтобы размножать этих докторов, которые эксплоатируют невежество и наживают сотни тысяч, для этого не нужно быть талантливым и
хорошим человеком. Вы лишний.
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой — словом, это был тип старого студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с
хорошим человеком», выпить при случае, а потом по горло закопаться в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся в русских
университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени.
Вязовнин, как человек хотя сам не богатый, но происходивший от богатых родителей, получил
хорошее воспитание, учился в
университете, знал разные языки, любил заниматься чтением книг и вообще мог считаться человеком образованным.
Платонов. Софи, Зизи, Мими, Маша… Вас много… Всех люблю… Был в
университете, и на Театральной площади, бывало… падшим
хорошие слова говорил… Люди в театре, а я на площади… Раису выкупил… Собрал со студентами триста целковых и другую выкупил… Показать ее письма?
Нет, наши благородные юноши обыкновенно получают свои возвышенные стремления довольно просто и без больших хлопот: они учатся в
университете и наслушиваются прекрасных профессоров, или в гимназии еще попадают на молодого, пылкого учителя, или входят в кружок прекрасных молодых людей, одушевленных благороднейшими стремлениями, свято чтущих Грановского и восхищающихся Мочаловым, или, наконец, читают
хорошие книжки, то есть «Отечественные записки» сороковых годов.
Скажи-ка
лучше, что это за слухи о новых правилах, опубликованных для
университетов?
— Мы объявили им, что студенты новым правилам ни в каком случае подчиняться не будут, и что если начальство не хочет отменить их, то пусть
лучше не открывает
университета, — а если начальство вздумает употребить старинную тактику, то есть по одному заставлять подписывать матрикулы, то студенты, конечно, подпишут их, но правил исполнять не будут, так как в этом случае согласие их будет вынужденное.
— Ничего, слава богу. Хоть и ничего, а, благодарить бога, жить можно. Только вот одно: сын его Николаша, внучек мой, не захотел по духовной части, пошел в
университет в доктора. Думает,
лучше, а кто его знает! Его святая воля.
Он был тогда в шестом классе и собирался в
университет через полтора года. Отцу его, Ивану Прокофьичу, приходилось уж больно жутко от односельчан. Пошли на него наветы и форменные доносы, из-за которых он, два года спустя, угодил на поселение. Дела тоже приходили в расстройство. Маленькое спичечное заведение отца еле — еле держалось. Надо было искать уроков. От платы он был давно освобожден, как
хороший ученик, ни в чем еще не попадавшийся.
Тогда-то он и был вынужден поступить на службу столоначальником в военное министерство и бился до назначения его в Варшаву профессором в главную школу, потом в
университет, и получения места редактора"Варшавского дневника"с
хорошим окладом и огромной казенной квартирой. Но это случилось уже к 70-му году.
Стало быть, и мои итоги не могли выйти вполне объективными, когда я оставлял Дерпт. Но я был поставлен в условия большей умственной и, так сказать, бытовой свободы. Я приехал уже студентом третьего курса, с серьезной, определенной целью, без всякого национального или сословного задора, чтобы воспользоваться как можно
лучше тем «академическим» (то есть учебно-ученым) режимом, который выгодно отличал тогда Дерпт от всех
университетов в России.
Наши личные отношения остались очень
хорошими. Через много лет, в январе 1871 года, я его нашел в Варшаве (через которую я проезжал тогда в первый раз) лектором русского языка в
университете, все еще холостяком и все в тех же двух комнатах"Европейской гостиницы". Он принадлежал к кружку, который группировался около П.И.Вейнберга.
В Дерптском
университете существовал
хороший обычай.
Когда я получил отказ от академии, прием прошений в
университеты был уже закончен, в Московский
университет я попасть не мог. Узнал, что в Дерптский
университет принимают легко, не считаясь с формальностями о сроке и прочем.
Университет был немецкий. Но немецкий язык я знал, и предстояла
хорошая практика в нем.
— М-да… А
лучше, если бы в
университет поступили. Экзамен трудный, но при терпении и усидчивом труде можно выдержать. Занимайтесь, читайте побольше… Вы много читаете?
Смертный приговор Паткулю был подписан. Он бежал, письмом своим вверяя меня приязни
хорошего знакомца своего, Адама Бира, профессора в Упсальском
университете.
Виталина. Молодой Мухоморов непротивной наружности, не глуп, получил сначала воспитание у меня в доме, потом в
университете, вступил на службу с прекрасными надеждами: чего ж было
лучше для моей воспитанницы! По рождению он не мог гнушаться происхождением своей невесты; это еще более укрепило меня в моем намерении. Я выздоровела… и напоминая о заемных письмах Парфенычу, получила их назад. Вы, конечно, оцените этот благородный поступок.
— Да как вам сказать? Соня-то будет
хорошая жена и
хорошая мать, но Сережа мой умен, очень умен, этого никто не отнимет. Учился прекрасно, — немножко ленив. К естественным наукам он большую охоту имел. Мы были счастливы, у нас был славный, славный учитель. Ему здесь хочется в
университет — послушать лекции естественных наук, химии…
А Лебедянцев, хотя и товарищ мой по
университету, но, живя здесь, в Москве, выработал себе невозможный какой-то тон, так что у меня не выходит с ним никогда
хорошего товарищеского разговора.